С. Воложин. Левитан. Жизнь - ерунда, значит - даёшь сверхжизнь! Сверхчеловека! Страница 1
1-2
Когда-то я и мечтать не смел – объяснять словами картину Левитана какую-нибудь. Но с тех пор, как передо мной открылось идейное родство Левитана с Чеховым, кажется, я под толковый разбор любого произведения Чехова могу найти какую-нибудь картину Левитана. И тот разбор даст ключ к моему словоизвержению (да простят мне те, кто не переносит объяснений картин).
Перед нами то, что называется «дурная бесконечность».
В пику негативному оттенку такого словосочетания вспоминается противоположное переживание потенциальной бесконечности, которая является синонимом дурной бесконечности. Потенциальная бесконечность – это переживание, что всегда (ВСЕГДА!) можно сделать ещё один шаг. Такое объяснение, правда, тоже отдаёт негативом: устал, мол, уже ноги еле переставляешь, но… всегда можно…
Так вот я вспоминаю себя в вагоне движущегося дизель-поезда, у окна, возвращающимся с удачной командировки, молодого, полного сил и какого-то благостного незнания будущего. Я смотрю в окно. Под ним бежит тропинка. Среди трав разнообразных. Лето. Благодать. И так хочется соскочить с поезда и пойти пешком по этой тропинке хоть до следующей станции.
Не важно – я теперь это думаю – в общем, – однообразие этой тропинки: сколь ни разнообразно она то бросается чуть не под самые колёса поезда, то отскакивает от него, то плавно, то резко, то одни травы с её боков, то другие: низкие, высокие, редкие, густые, с цветами, без цветов, - то вместо трав оказывается гравий железнодорожного полотна и тогда тропинка совсем другого цвета и фактуры, то она сбегает в низину, то взбегает повыше, то по ровному петляет. Под отличное настроение всё казалось каким-то радостным, бесконечным разнообразием.
Не то у Левитана. Муть. Туман. Что влево, что вправо от изображённого пойти – будет одно и то же. Та же трава. Без никакой разнообразно извивающейся тропинки. Без никакого различения, что это за трава, пусть она и чем-то отличается одна в шаге от другой. Какой-то пук потемнее, какой-то посветлее. Нерезко видно. Туман. Всё – равно. Одинаковая, как бы стоящая, река. С одинаковым отражением всё такого же, как всё время, другого берега, на котором, опять же, растёт на монотонно чуть-чуть подымающихся и опускающихся холмах всё один и тот же лес. Лиственный. То чуть ближе, то чуть дальше от кромки берега. Тоже одинаковые чередования. А уж что за лесом – и вовсе абсолютная одинаковость? Молоко тумана, за которым ничего не видать.
Дурная бесконечность.
От которой хочется избавиться, вырваться… Куда? Куда-то вообще в нездешнее…
Противоположностью потенциальной бесконечности является актуальная бесконечность. Это – переживание, что ты, как Бог. Всё можешь. (Как Кантор в те годы открыл, что можно производить операции сложения, вычитания с… бесконечностями!)
Всё мог бы. Но. Нет этого в этой жизни. В этой жизни только пошаговое приближение к смерти. То есть, ничего хорошего. Скука. Скука. Одно и то же. Одно и то же.
Из разбора некоторых чеховских рассказов:«возможность бесконечного развертывания, не уравновешиваемая никакой конечностью «бесконечная дискурсия» в разрушающем разум действии, не позволяющая человеку вырваться за ее пределы»(Шалыгина). – Эта дурная бесконечность постепенно доводит, доводит и…«основной эстетический эффект художественной системы Чехова [и Левитана] — перенесение конфликта идеала с действительностью в активную читательскую зону [в озарение читателя, зрителя, в постижение художественного смысла, который нельзя – литературный – процитировать, и в который – живописный – нельзя ткнуть указкой]» (Там же).Автор вас довёл, а сам растворился«С принципиальной невыраженностью «прочной» идеи» (Там же).
А рассказать, какое впечатление на меня произвело Средиземное море?
Я привёз жену в Израиль в надежде, что его знаменитая медицина продлит ей жизнь на сколько-то… лет, месяцев или недель. Она умерла через десять дней. И каждый я по несколько часов проводил в автобусе в дороге к больнице и из неё. Дорога же подолгу шла в виду моря. И вид его меня не устраивал чем-то. Я долго не мог понять, чем. Потом понял. – Да, субъективное настроение влияло. Но оно придралось к объективному отличию Средиземного от родного, одесского, Чёрного. Не было видно горизонта. Не было будущего. Того, что, как в песне: «Там, за горизонтом…». От пара в воздухе – субтропики всё-таки – там, где должен был быть горизонт, копилась какая-то – зловещая, казалось, - мряка.
Лично у Левитана со здоровьем было тоже неважно. Жил, имея в виду, что вот-вот – смерть. В 1890-м, когда он нарисовал свой пар над Средиземным морем, до неё ему оставалось десять лет… Но он-то не знал, что так много. Поэтому изображать жизнерадостную, по Айвазовскому, прозрачность воды и чтоб, как живая, Левитана не интересовало. Зачем ему тутошное? Он задумывается о материях посложнее.
И эти – одна за другой, одна за другой, одинаковые – волны, как метроном – секунды, отсчитывали ему, наверно, время оставшейся несчастной - из-за осознания скучной преходящести - жизни.
1-2
 Пейзаж с розовым закатом (Левитан И.И.) |  02 |  Март (И. Левитан) |