С. Воложин. Левитан. Жизнь - ерунда, значит - даёшь сверхжизнь! Сверхчеловека! Страница 2
1-2
Из разбора Чехова: «Возникает образ замкнутого круга, из которого невозможно вырваться: «Туман, братец… Все так бесконечно и туманно»» (Там же).
Тоска. Но не заражением от тоски авторской она в вас возникла (если возникла). Картина не тоскливая. Это тоска неприятия дурной бесконечности, к чему вас привёл художник, а перед открытием вами в себе тоски – бросил.
Тут что-то от буддизма есть. Как у Шопенгауэра. Что, мол, круговорот жизни, страсти, мучения – мизер. А мечта – вырваться из замкнутого круга. Там бесстрастность. Возможно это? Или самообман?
Эти ветки ничто не колышет. Ни ветер. Ни волны. Ну и что?
Как в «Тоске» Иона хотел-хотел кому-нибудь рассказать о своём горе, умершем сыне, но никому это не нужно, и он рассказал своей лошади. Смешно.
«…существование безысходного, вечного зла мира — отдельности человеческого существа и его смертности, в мягкой улыбке читателя, которая вызвана комической ситуацией исповеди перед лошадью. Эта улыбка читателя возвращает миру его идеальный образ» (Там же).
И в чём же идеал? – В стойкости самой по себе. Вне зависимости от чего бы то ни было. Не надо говорить с лошадью. Ты один в этом мире. И всё.
Тут не так в народной песне:
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То моё, моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
В ней выход – излиться песней-стоном. Медицинский катарсис, так сказать. Изжить страдание, вынеся его в люди. Жизнь, в итоге, со всеми.
А у Чехова с Левитаном – самоутверждайся. В искусстве, скажем. И будешь бессмертен.
«Не события задают вектор времени <…> а их отсутствие создает необходимый объем времени для того, чтобы «увидеть созревание чего-то»» (Там же).
Это ж поверхность, явление, дескать, что-то происходит: протекает вода из запруды сквозь плохо сделанную плотину, день клонится к вечеру, тучи собираются к дождю. А по сути всё стоит. Ни ветерка, ни ряби на зеркале воды омута. Всё затаилось в ожидании ночи. Заря (что отражается в омуте), казалось бы, самое изменчивое явление природы. Но, - оказавшись явленной в стоячей воде, а не на небе, - и она не создаёт впечатление изменения. Поверхность и глубина… Видимое и невидимое… Тянет?.. В омут?.. Как в пропасть?.. В инобытие…
«…не само по себе, как реальная опасность, а как «какой-то неопределенный, беспредметный страх, беспорядочно витающий в пространстве и времени: что-то будет!!.» (Там же).
Существуют иррациональные врождённые страхи, страх темноты, например. Это генетически полученное наследство от жизни миллионы лет назад наших диких предков. Но если не знаешь, что такое гены, а ночь, вот, близится – как помрачнел уже лес – то страшно. Чего-то. Вовсе не того, что видится происходящим.
«Истоки бессобытийности <…> связаны с тем, что рассказ Чехова, кончающийся «ничем», являл собою отрезок из жизни героя, взятый непреднамеренно, без выбора, независимо от того, есть ли в нем показательная законченность или нет, как любой сегмент со всем его — и существенным, и случайным — содержанием. Указывая на возможность расширения диапазона принципа «связанности» предметов, А. П. Чудаков определил его как «некое эмоционально-поэтическое единство всех вещей вообще, не относящееся конкретно к герою, — то, что критика издавна называла чеховским настроением»» (Там же).
Ну что это за событие – идти, покусывать травинку… Облака-то несутся в вышине, но бесшумно. Ветра нет. Листья не носит. Глаза не на небо устремлены, а на женщину. А у женщины – в себя. Она, конечно, о чём-то думает всю эту длинную дорогу. Но нам не дано знать, о чём. Да и глаз, и лица-то её не видно – далеко она. Ясно, что на погоду ей плевать – она даже зонтика не захватила. Не в контакте со «здесь и сейчас». Но всё – в контакте с нею в каком-то ином отношении…
А внешне, вроде, ничего не происходит…
Как-то понятно становится, как из этой отстранённости ото всего и всех, из – не побоимся сказать – этого ницшеанства, суперэгоизма, - по мере сгущения вовне предреволюционной ситуации и страха её, пусть и со смутным сочувствием революции за её конечную цель, - искусство готово незаметно повернуться к противоположности – к идеалу нереволюционного улёта в заоблачное благо для всех, к символизму.
Но это уже следующая эпоха.
А в Товариществе Передвижных Художественных Выставок Левитан всё же был зря, по сути. Ну какой он был коллективист? Народник? Ни каким народом, что более прогрессивен в провинции, мол, а не в более сытых столицах (как думали товарищи), он не озабочивался. Он САМО-выражался. Просвещать никого не стремился. Будить к желанию лучшего земного будущего никого не хотел. Он был за своеобразный аристократизм какого-то нездешнего полёта. А тому народ душевно не нужен.
Но народу, с его идеалом воли как порыва куда-то, Левитан оказался как раз по сердцу. И он для народа стал свой.
21 ноября 2011 г.
1-2
 А. С. Ведерников. Тучков мост. 1935. Холст, масло. 70 х 90 |  С. И. Светославский. Осень. 1892. Холст, масло. 68 х 110 |  Дорога к Московскому Кремлю у Иверских ворот (нач. 19 в.) |