Как известно, картины и этюды, привезенные Левитаном из заграницы, виды Альп, Италии, Южной Франции, несомненно, выдававшиеся тогда по живописи, не имели успеха и даже дали повод говорить и писать об упадке таланта художника, что его удручало и приводило в самое мрачное настроение.

Тем не менее, это обстоятельство, может быть, даже способствовало в нем развитию большего самосознания. Энергия его не падала. Познакомившись с европейской живописью, и убедившись, насколько отстало от нее передвижничество, он, вероятно, почувствовал новые силы. Во всяком случае, в смысле продуктивности и напряженности творчества могут быт отмечены годы, ближайшие к заграничному путешествию. В это время появились наиболее крупные по размерам и наиболее известные картины Левитана, давшие ему окончательно репутацию крупного художника. Почти все они в Третьяковской галерее. Так, в 1889-90 г. появляется „Вечер" (Золотой Плес), в 1891 г. „Тихая обитель", в 1892 г. - „У омута" и „Владимирка", в 1893 г. «Лесной пожар», в 1894 - „Над вечным покоем", в 1895 г. - „Сумерки", „Март" и „Осень".
О происхождении некоторых из этих картин работ и жизни Левитана в эти годы сохранились подробности в воспоминаниях его ученицы, художницы С. П. Кувшинниковой, проводившей с ним и художником А. С. Степановым не одно лето на Волге и в других местах. Конечно, для Левитана были и плодотворны, и дороги по воспоминаниям эти скитания по разным русским захолустьям, где сохранилось еще столько своеобразной нетронутой красоты, и где в то время художники под зонтами, пишущие этюды, были невиданным и загадочным зрелищем. Раз около Плеса к писавшему этюд Левитану подошла старушка, долго смотрела на его работу, истово перекрестилась, положила в ящик с красками копеечку и тихонько пошла прочь. Редкое отношение к себе и к художеству встретил Левитан в семье Панафидиных, в имении которых, Покровском, (Тверской губ.) он жил и работал. Под мастерскую ему отвели большой зал, за ним „ухаживал и заботился весь дом, куда летом съезжалось боле 23 человек родни. Все располагали свое время соответственно занятиям Левитана". Интересно, что Волга, которая дала ему столько впечатлений и мотивов, сначала разочаровала его. Вот отрывок из письма, написанного, впрочем, надо думать, в минуту очень мрачного общего настроения:
„Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, a взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль, не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чахлыми кустарниками и, как лишаями, обрывами. Левый... сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть"...
Так же, впрочем, и, вероятно, в такие же минуты отзывался он потом и о природе Финляндии.
Левитан, уже вооруженный в то время свежестью и новизной приемов и красок, искал „значительные мотивы", хотел выделиться и выделился крупными картинами.

К 90-м годам он возбуждал уже такой интерес, что появление его вещей на передвижных выставках ожидалось с нетерпением.

И действительно уже „Вечер", появившийся в 1890 г., очаровывал совершенно новой нежностью настроения в изображении тихого городка на берегу Волги в тихий слегка сумеречный вечер, а „Старый дворик" поражал силой и свежестью красок.
Впечатление от „Тихой обители" появившейся на Передвижной выставке 1891 г., и написанной в „Плес", навсегда памятно, оно долго сказывалось радостным праздником на душе, покрывало собой все тогдашние художественные впечатления. Откровение новых тонких поэтичных настроений, новой правдивости красок было так ярко, что, как говорит Александр Бенуа, „казалось, точно сняли ставни с окон, точно раскрыли их настежь и струя свежего душистого воздуха хлынула в старое выставочное зало". Левитан стал близким и дорогим не одной художественной молодежи и, может быть, его прижизненная слава началась действительно с появления этой картины. Сам он ее любил и сделал повторение с несколько измененными деталями (отсутствие мостика). Первое впечатление, породившее картину, художник получил, бродя вечером в минуты очень мрачного душевного состояния в окрестностях Саввина монастыря, когда при закате солнца заалели и загорелись монастырские главы и колокольни. Но оригиналом для картины, появившейся через два года, был небольшой монастырь, на который случайно наткнулся художник тоже вечером в окрестностях Юрьевца.