Одной из таких прекрасных картин был уже „Март месяц", который так много раз повторялся и варьировался другими художниками: обыкновенные задворки какой-нибудь дачи или усадьбы, пригретые и освещенные весенним солнцем, и столько всем известной безотчетной сладкой весенней мелодии в тонах тающего снега с синими тенями, в тонких веточках на фоне неба, в весело и ярко освещенной желтой стене дома. В небольшой картине „Летний вечер" дорога, изгородь с воротами - перекладиной уже в тени, а вдали лесок, освещенный заходящим солнцем.

Только и всего. Может ли быт что-нибудь проще, безыскусственней и одновременно нежно напевней этого обыденнейшего на вид этюда?

А между тем Левитан варьировал, искал, пока не остановился на самом удачном выражении. Возможно ли рассказать всю прелесть известной „Тропинки", в которой нет ничего кроме убегающей от зрителя тропинки, травы, обыкновеннейшей, встречающейся на каждом шагу заросли кустарников и серенького неба? Очаровательная „Тишина" появилась уже на выставке „Мира искусства" в 1899 году. Кто не бывал в сумерки у такого обрывистого песчаного берега речки с приютившейся на ней деревенькой вдали? В большой картине ,, Буря-дождь" столь знакомое разыгравшееся ненастье в самом обыкновенном даже непривлекательном месте - вырубленном лесе поленницами дров, гнущимися от ветра жидкими березками. И в праздник „Золотой осени" менее всего парадно самое место: небольшая голубая речка, золотые березки с белыми стволами, а между тем все очарование нашей осени несомненно было впервые выражено в этой картине, послужившей прототипом для всевозможных повторений. Никакому рассказу не поддадутся столь трогавшие характерно левитановские картины, вроде „Пасмурного дня" или „Сумерек" (одной из его последних вещей), где нет ничего, кроме кусочков поля, изб и неба.
Все эти вещи, как и многие другие, были тонкими, обдуманными, иногда даже выстраданными картинами, между тем именно по поводу их начали поговаривать даже в художественных кругах, что Левитан после своих крупных картин ограничивается „этюдиками", удивляться, что он не находит „сюжетов", даже сожалеть о художнике. Тем не менее характер именно этих вещей был основой Левитановской школы, породил множество последователей и подражателей, с одной стороны плодотворно пропагандировавших самую идею Левитановского творчества, с другой - сведших ее к «Левитановщине». Несомненно, Левитан поднял и уяснил самостоятельное художественное значение этюда, в котором часто так неподражаемо ярко выступает непосредственность и индивидуальность художника, и который долгое время считался черновой работой, нужной для художника, но неинтересной для публики, хотя, как я уже сказал, этюдность многих картин Левитана была только кажущейся. Свобода и широта Левитановской живописи и рисунка были строго выработаны и обдуманы, только ему была свойственна тонкость в сочетаниях и игре тонов, именно и создававшая настроение. В левитановщине этюдность, внешнее мастерство „мазков", небрежного на вид письма стали чуть не принципом, а „настроение" нередко бралось грубо на прокат у Левитана, благодаря чему в левитановщине нередко сказывался и сказывается только бездушный футляр левитановской сущности.

Из последователей Левитана наиболее, конечно почтенна и привлекательна группа Московских художников Аладжанова, Жуковского, Ял. Степанова, Гермашева, Серегина, Левина, Левченко, Бялиницкого-Бирули др.

Наиболее талантливые из них вносили в свои картины и самобытные ноты. Таким, например, был и покойный Фокин, конкурсная картина которого имела такой успех. Сильно чувствовался Левитан и в первых вещах Пурвита. Конечно и эклектики академических выставок и выставок Петербургского Общества художников вобрали в себя наиболее доступные левитановские черты, чтобы несколько обновить потускневшее и надоевшие трафареты. Таковы, напр., местные корифеи покойный Крыжицкий и особенно Берггольц. Доходило до повторений целиком левитановских „сюжетов", иногда даже под теми же названиями. Напр., на Передвижной выставке 1899 г. картина Жуковского „Пригрело" была почти повторением „Марта месяца", на Передвижной выставке 1901 г. Волков как бы нарочно напрашивался на сравнение жалкими картинами „У омута", „На 53 версте" (Владимирка). До сих пор еще на разных выставках попадаются бесчисленные перепевы известной левитановской картины „Весна - большая вода" (Бялиницкий - Бируля, Берггольц), не говоря уже о „зимах", изображениях осени, маленьких речек, убегающих дорог и проч. Но термин „левитановщина" не должен пугать. С одной стороны именно эпигоны подчеркивают особенно ярко самобытность Левитана, а с другой такая популяризация была неизбежна и необходима, чтобы довести до предела конечную грань, в которой пришел Левитан, внедрив и в большой публике представление об обыденной, ежечасной, ежеминутной красоте природы.